Не вокруг. В тебе самом.
В таборе — наоборот. Шум, гомон, разноцветный водоворот красок, звуков, запахов, новые лица, новые дороги, новые города; вот только сам ты остаешься прежним. Друцем-лошадником, лихим ромом, магом в законе. В тридцать лет, в сорок, в пятьдесят — пока не сдохнешь на обочине, в канаве. Сколько ты коней свел на своем веку, Друц? Пожалуй, добрый табун наберется. А счастья-ума ни украсть, ни нажить так и не сумел.
Не пора ли остепениться?
Спасибо Шалве Теймуразовичу: остепенил. Счастья от этого, ясное дело, не прибавилось (хотя жив остался, грех Бога гневить!) — зато умишко понемногу наживать стал. Выходит, в пояс надо кланяться ихней светлости господину Циклопу; а земной поклон — отцу Георгию, епархиальному обер-старцу при училище.
С отцом Георгием вы сошлись на удивление быстро. Впрочем, были на то свои причины, о которых не всякому знать надобно…
Ты миновал старинное здание фельдшерского училища, украшенное с фасада колоннами, — фельдшера давным-давно соседствовали с училищем облавных жандармов. Чуток постоял перед единственным подъездом двухэтажного казенного дома, что служил тебе пристанищем последние три года.
Войти медлил.
Смешно: "казенный дом" всегда означал для тебя одно — тюрьма, буцыгарня. К слову сказать, здешняя арестантская рота, а также тюрьма располагались неподалеку, в Залопанской части города. А оказалось, что "казенный дом" — вовсе не обязательно острог. Всего лишь жилое здание, находящееся на содержании у казны. Обычный дом, где живут люди, состоящие на государственной службе. Опять же смешно: ром-конокрад, беглый каторжанин — на государственной службе! Который год об этом думаешь; который год дивишься, хотя и меньше, чем поначалу.
Ты достал папироску, повертел в пальцах. Раздумал, спрятал обратно в коробку и, вразвалочку поднявшись по вытертым ступенькам, потянул на себя привычно заскрипевшую дверь.
К себе идти не хотелось — тоскливо одному в четырех стенах; но ты и не собирался к себе. Как не собирался и разбор чинить: думы твои правильные — что есть они?! Личина, въевшаяся копотью в старую шкуру, или шкура новая, отросшая поверх былой язвы?!
О заборо, ли роскэдава, э паш да раскри, мамо!.. о забор, тебя я поломаю…
Нет.
Нельзя.
Ехал казак за Дунай…
Крохотная квартирка отца Георгия находилась в самом конце длинного коридора.
Мелодично звякнул колокольчик.
— Заходи, Дуфуня. Не заперто, — послышалось за дверью.
Перекрестившись на скромный иконостас с горящей перед ним лампадкой, ты еще отметил задним числом: рука сама поднялась для крестного знамения. Раньше вперед голова думала, напоминала. А теперь — само.
Вера?
Или привычка?
Размышлять о таком не хотелось: только сомнениями душу истерзать. Да и не за тем пришел ты к отцу Георгию.
В крохотном кабинете тени гуляли по стенам. Тесно им, черным; жмутся друг к дружке, толкаются плечами. Окошко шторкой задернуто, на столе керосиновая лампа теплится — а сам стол, как обычно, книгами да бумагами доверху завален. На стене — полочки аккуратные; на полочках — опять книги, книжки, книжищи… И добро б церковные фолианты, как батюшке по сану положено. Ну, ладно, Библия! Молитвослов! "Православное обозрение"! "Духовный Вестник", наконец…
Нет! — тут тебе и Уложение о Наказаниях с комментариями, во всех семи томах, с золотым тиснением; и подшивка "Бюллетеня Департамента Юстиции" за последние пять лет, с самого первого выпуска; и "Круговая порука у славян" профессора Себастьянского, и "Индивидуалистическое направление в истории философии государства", вкупе с "Обозрением ложных религий — языческой, новоавраамитской и магометанской" архимандрита Израиля.
Ладно! уговорили! Обер-старец епархиальный по должности обязан быть докой в юриспруденции! в праве светском и церковном!
Молчу!..
Но Коран магометанский? Талмуд авраамитский? Толстенная книжища «Зогар», знать бы чья?! Чинское «Дао-дэ-цзин», прости Госоподи! — эдак родное таборное «Драда-ну-да-най» тоже чьим-то мудрым сочинением окажется! А с самого краю, стопкой — сочинения некоего господина Папюса: "Практическая магия", "Белая магия", "Черная магия", "Теория магии", "Рождение мага", "Становление мага"…
— Опять книжки разглядываешь? — отец Георгий, мягко усмехаясь, поднялся тебе навстречу из-за стола. — Заходи, садись. А чем глазеть всякий раз — взял бы, да полистал, если приглянулось. Грамотный ведь?
Во всем кабинетике и места-то было: стол поставить, полки с книгами по стенам развесить, да хозяину с единственным гостем кое-как преклонить колена. Вот ты и умостился на скрипучем венском стуле — старожилы говорят, из самой Вены еще в австро-прусскую войну вывезли дюжину красавцев, и по квартирам раскидали.
— Здравствуйте, отец Георгий. Сами знаете: грамотный я. Зачем спрашивать?
— Здравствуй, Дуфуня. А спрашиваю, ибо в толк не возьму: отчего ты книжек не читаешь?
Это у вас было нечто вроде ритуала. Почти любой разговор с отцом Георгием в его кабинете начинался с этих фраз.
— Читаю я. Вы мне Библию дали, ее и читаю. По второму разу взялся — с первого-то и не поймешь, кто кого родил!
Врешь ты, бродяга!
По второму он взялся…
— Это верно, — одобрительно кивает батюшка. — Вечная книга. Я уж и не упомню, в который раз перечитываю. Ну, а кроме Библии?
— Да не могу я две книги сразу читать — в голове все путается! Разве что газеты… новости разные…
— Ну, о чем пишут в тех газетах?