Маг в законе. Том 2 - Страница 51

Тетушка Хорешан, ты дура! и я вовсе не жалею, что дала тебе пощечину!

Потом… потом я плохо помню. Набежали какие-то люди, трогали меня, хватали, дергали — а я кричала им: не надо меня успокаивать! дайте быть рядом с Ним! и все будет хорошо! Все будет…

Туман наплывает, окутывает меня, пробирает до костей промозглой сыростью. Холодно. Мгла вокруг сгущается, стылая, безумная мгла, сумасшедшая…

…сумасшедшая. Я — сумасшедшая. Теперь я это знаю. Раньше, в детстве, у меня случались приступы, а между ними я была просто "сложный ребенок". Теперь вся моя жизнь — один сплошной приступ, черный кошмар безумия. И лишь иногда бывают моменты просветления.

Как сейчас.

Как сейчас?

Раз я понимаю, что со мной творится — значит, сейчас, по крайней мере, я в здравом уме.

Это ненадолго. Скоро меня вновь накроет горная лавина помрачения — и я забуду себя, пока не очнусь… когда? где? надолго ли?!

Говорят, Бог не прощает самоубийц. Я искренне надеюсь, что для меня Господь сделает исключение, хотя умирать очень страшно. Особенно сейчас, когда я — это я. Но жить ТАК — еще страшнее; а покончить с собой в другом состоянии я просто не смогу. Мое безумие цепляется за жизнь куда сильнее, чем я сама.

…Я давно приметила этот нож. Прости меня, папа, прости, мама, прости, тетушка Хорешан — я…

Папа, пожалуйста, не надо! отпусти меня! отдай нож! убей меня! Я не хочу, не хочу, не хочу!..

— Вставай, Томочка!.. ну все, уже все… вставай…

— Федя… Ф-феденька! в-вставай! Ну вставай… ж-же! Они… они ушли, в-все… Феденька! Вставай… п-пожалуйста…

Не встает. Лежит, не шевелится, не слышит — как мама тогда, в гробу. Только ветер кудри шевелит.

Нет! Господи, нет! Только не его! Он ведь еще жив, его можно спасти, можно, я знаю!

— …Ефрем Иванович! Скачите за… д-доктором! Я з-здесь… с ним… скачите!

Не поможет доктор, не поспеет Ефрем Иванович — но есть другой способ. Я знаю. Сердцем чую — есть!

— Вы же… вы ром, Ефрем… Иванович! А в-все ромы… колдуны!.. Раз д-доктор… не поспеет — колдуйте! Я за… в-вас…

Черный провал. Надвигается. Нет, только не сейчас! Я должна…

Провал с неохотой отступает.

— …Зачем?.. м-медлите, Ефрем… Иванович! Что в-вам… нужно?! Говорите! Душу… м-мою?! Жизнь?! Отдам! Т-только спасите… его!

Слово сказано.

А по Закону — должен быть ответ.

* * *

Боль выдернула тебя из чужого кошмара, по нелепой иронии судьбы зовущегося жизнью. Из нахлынувшего прошлого, где страхи княжны были твоими страхами, мысли — твоими мыслями, и ты вместе с девушкой все глубже погружался в пучину безумия, откуда нет возврата. Ты тоже хотел в небо, туда, где мама, хотел превратиться в ангела, оторваться от грешной земли и взмыть в сияющую высь, сбросив оковы бренной плоти; хотел, стремился, — а тебе не давали…

Боль отрезвила.

Ты вернулся рывком, силой освобождаясь от липких объятий сумасшествия. Только успел подумать: а сколько раз это случалось с НЕЙ?! — и на миг ужаснулся. Ужасаться дольше у тебя не было ни времени, ни сил. Ты не мог позволить себе такую роскошь.

Погоди, Друц… времени?!

Ты знал: здесь время течет иначе, да и само слово «время» теряет обычный смысл. И все же опыт подсказывал: огонь давно должен был погаснуть, испепелив свиток Договора, сплавив воедино вас с Тамарой. Но пламя горело, и горели руки, боль нарастала, становясь нестерпимой, хотя дальше, казалось, расти ей некуда.

Что происходит?!

Вот и аукнулся тебе кус-крендельский «брудершафт», непутевый ром! думал, обманул судьбу, из воды сухим выскочил? а хрен с редькой! получай по сусалам, морэ! Закон суров, но это Закон, его не обманешь…

— …Терпи, Тамара! недолго осталось! Пока огонь не погаснет — терпеть надо, — и сам не заметил, как вслух шептать начал. Вроде княжну успокаиваешь, а если честно — себя.

Молчит Тамара. Губы в ниточку свела и молчит.

Терпит.

"Господи, ну я-то ладно! а ей за что мука такая?!!"

И тут: словно ответ пришел на твою немую мольбу! Да такой ответ, что сразу ясно: не от Господа он! а от кого — догадайся сам, баро! С трех раз…

Треснул сапфировый свод, раскололся, раскрылся багровым провалом; полыхает в провале костер адов, однако не жаром — стужей январской оттуда тянет; все сильнее, все тоскливей завывает многоголосый волчий хор, ветер с ног сбивает, волосы с корнем рвет, ледяными иглами насквозь пронизывает.

А рука в огне горит.

Пересилил себя, оторвал взгляд от провала.

Обернулся к Тамаре — как ты, княжна? — и обомлел.

Стоит княжна, как ни в чем не бывало, в глазах черных пламя отражается. Словно нет для нее провала адского, нет ветра студеного; не воет за плечами, идя по следу, волчья стая. А ведь верно — ни один волосок на ее голове от ветра не шелохнется! Да и пламя-то ровно горит…

Ай, Друц! — забылся, ослабил хватку, и все прахом! Не удержали пальцы руку Тамарину, соскользнули, и чертов буран подхватил тебя, поволок к багровой дыре — за что уцепиться? за дурость свою?!

— Держись, княжна! держи-и-и-ись!..

Мелькнуло видением: вы с княжной, взявшись за руки, стоите на пригорке, сплошь поросшем жухлой травой, над телом Федора, и шепчете слова — чужие, знакомые, ибо так бывает. Вечер дрожит вокруг вас, течет зыбким маревом, потрескивает голубыми искорками — а от опушки дальней рощицы, то и дело крестясь, глядит на вас сельский голова. Достало-таки смелости у старика не сбежать вместе со всеми; остался, стервец! Ох, не к добру…

Видение мелькнуло; исчезло.